«Вы на работу устраиваться?» — спросил меня бдительный мужичок на проходной первой городской. — «На интервью?… Точно?… Ну-ка позвоните при мне, а то у нас тут моностационар, кому попало нельзя».
В красную зону меня не пустили, в условно чистую тоже. Максимум — в кабинет главной медсестры. Дальше предстояло прорваться через немного настороженные взгляды медиков — в СМИ почему-то негатив один, инстаграмщиков всяких печатаете. Но потом сим-сим окончательно открылся, и и.о.главврача Леонид Лобанов (он уйдёт потом, я и так обещала ему 30 минут, а не отпускала больше часа) и главная медсестра Оксана Швецова рассказали всю правду: в красной зоне тяжело, весной был практически санаторий, с сейчас не сравнить, к Новому году не то что не кончится, даже, наверное, меньше не станет, работа всё равно любимая.
Оксана Швецова: Я, допустим, не видела родителей, наверное, с июля, хотя они живут рядом со мной. Мы общаемся по телефону. Я к ним не хожу, и они не ходят ко мне. У меня отцу 73 года, маме – 69 лет, и я осознанно ограничиваю контакты и им запрещаю куда-то выходить.
Сейчас только, может быть, люди стали больше к этому прислушиваться, понимать. Весной-летом мы бесконечно слышали, что работаем в ковид-индустрии, деньги зарабатываем: где-то берём положительные тесты, лечим непонятно кого. И поэтому они, наверное, в знак протеста всему этому ходили без масок. А сейчас, когда у всех кто-то заболел — скорая не едет, врача не вызовешь, медики плохие, здравоохранение плохое.
Никто не бросил больницу
— Почему меня спросили, не пришла ли я трудоустраиваться — вам надо больше людей, или вы заменяете тех, кто уволился?
Оксана Швецова: У нас не уволился никто. Из медицинских работников по причине перехода моногоспиталя в ковид не уволился ни один человек.
Единственное, что у нас старая больница, ей в прошлом году было 125 лет, у нас много людей, которые работают 30, 40, 50 лет. Они 65+, поэтому они сейчас находятся дома. Хотя многие очень хотят работать хоть кем-то, хоть чем-то помочь.
Леонид Лобанов: Причина, по которой мы набираем дополнительное количество персонала — в 70% случаев персонал теперь нужно удваивать. Если раньше на дежурство заходил один человек и сутки находился на работе, и этого было достаточно, сейчас дежурный врач меняется. Он зашёл, несколько часов отработал, ему на смену заходит второй, первый идёт на межсменный отдых.
Находиться в течение суток в красной зоне в защитной одежде невозможно. Физически невозможно. Поэтому мы приняли решение, что наши работники работают по 4 часа каждый — и меняются. Это происходит в большинстве наших подразделений. Мы начали набирать персонал, когда с 400 коек расширились до 600, то есть фактически на треть. Поэтому за октябрь и первые дни ноября приняли 250 новых сотрудников. Есть студенты ЧГМА, есть студенты медицинского колледжа. Приняли врачей-стажёров – это те, кто окончил медицинскую академию, но ещё не работал, не имеет сертификата; тем не менее, это разрешено, и они работают под руководством опытного врача.
Оксана Швецова: В мирное время нам хватало 300 медсестёр. Сейчас надо в два раза больше.
— Много кто из медиков переболел?
Леонид Лобанов: Мало. И, как правило, те люди, которые заболевали — это всё-таки какие-то домашние очаги.
— Как там — в красной зоне?
Оксана Швецова: В каких-то регионах запускают людей работать по 8 часов, 12, но администрация нашей больницы решила, что всё-таки люди не должны находиться в красной зоне больше 4 часов. Это очень сложно: во-первых, это постоянная гипоксия – ты находишься в респираторе, воздух поступает сухой, во рту пересыхает, постоянно хочется пить. А пить нельзя. Выйти нельзя, расстегнуть комбинезон нельзя. Ничего нельзя.
Ещё на тебе очки. У меня вчера глаз зачесался — кажется, мелочь, но хоть плачь.
Мы по первости, когда начали работать, заходили в очках, три метра проходили – и всё, очки запотели, ты ничего не видишь. Ты становишься абсолютно беспомощным. Нельзя снимать, нельзя трогать. Стали в аптеке покупать специальные средства для очков. Они не помогали. Но русский народ всегда найдёт выход из положения: мы взяли обычное жидкое мыло, наливаешь на очки, протираешь, и линзы перестают запотевать.
— Сколько корпусов занимает зона?
Леонид Лобанов: Почти все. Но они все между собой связаны. Не выходя на улицу, можно попасть в любой корпус по красной зоне.
Оксана Швецова: У нас чистая зона только здесь (мы находимся на первом этаже старого трёхэтажного здания на территории горбольницы — ред.) и первый этаж. И в сосудистой хирургии находятся ординаторские, где работают доктора. Все остальные корпуса – терапевтический, центральный, наш хирургический – красная зона. Наш этот трёхэтажный корпус чистый, кроме второго этажа, который грязный — вы стояли около этой двери, видели, что она закрыта и запенена.
— Страшно заходить?
Оксана Швецова: Психологически, когда я заходила в самый первый раз в апреле в красную зону, было, скажем так… Не страшно, но и не очень комфортно. Потому что мы не понимали, что это за вирус. Нам казалось, что сейчас он к нам прилипнет. Сейчас мы больше знаем и уже не боимся, соблюдаем все меры предосторожности, чтобы не заразиться в зоне.
— Как это происходит физически?
Оксана Швецова: Созданы специально созданные условно чистые зоны – санитарный пропускник. Мы туда заходим в своей одежде, проходим к сёстрам-координаторам (их две), нам выдаётся средство индивидуальной защиты (СИЗ) – комбинезон, пижама, шапочка.
— То есть это не ваша домашняя пижама?
Оксана Швецова: Нет, что вы! Наша администрация и спонсоры позаботились — у нас ничего в зону из дома не приносится.
Дальше выдаются тапки, респираторы, очки. Специально выделены два гардероба – мужская и женская раздевалки. Женская побольше, так как женщин больше. И стоят два телевизора, где постоянно транслируется, как надевать одежду, хотя мы все и так уже знаем. Мы раздеваемся до нижнего белья, надеваем пижаму, тканевые бахилы, облачаемся в СИЗ, подходим к контролёру на выходе.
Он проверяет, как ты одет: застёгнуты ли замки, перчатки фиксирует бумажным скотчем, фиксирует капюшон, чтобы он плотно прилегал к голове, поправляет очки, рассказывает, чтобы в зоне ни в коем случае не пили, не ели, ничего не снимали, не чесали носы. Дальше он расписывается, что инструктаж провёл. Я расписываюсь, что со мной проведён инструктаж. И так каждый раз. Сколько раз заходишь в зону — столько раз слушаешь инструктаж и расписываешься. Контролёр старается, чтобы люди заходили по одному. Нельзя, чтобы инфицированный воздух попадал.
— Сколько времени занимает процесс?
Оксана Швецова: Полчаса туда. Обратно ещё больше.
Леонид Лобанов: То есть этот межсменный отдых фактически получается не 4 часа: пока выйдешь, пока оформишь документацию, отдыха как такового и нет.
— Как вы там внутри узнаёте друг друга?
Оксана Швецова: По бейджам на груди. По маркировке. Сначала разглядывали, кто есть кто, через очки, различали по глазам. Потом стали маркировать цветным скотчем: у докторов красная полоска на плече, на груди и на спине. Зелёный цвет – медсестра, синий – санитарка, оранжевый – буфетчица, которая кормит пациентов.
Пациенты, которых весной мы бы положили в реанимации, сейчас лежат дома
— Сколько коек сейчас занято? (беседа происходила вечером 11 ноября — ред.)
Леонид Лобанов: 600.
— Из скольки?
Леонид Лобанов: У нас по документам 600 коек.
— А если доставить в коридор?
Леонид Лобанов: В коридоре мало стоит. Самый максимум – это 650. Мы можем, конечно, поставить ещё, но этого не надо делать – нерационально.
— Почему? Чем больше вы поставите коек, тем больше людей смогут получить медицинскую помощь — у них будут капельницы, антибиотики, которые сложно купить в аптеках.
Оксана Швецова: Медицинская помощь не заключается в том, чтобы поставить уколы. Самое главное — ковид лечится кислородом. Койки все должны быть обеспечены кислородом. Конечно, можно поставить двухэтажные ряды, но какую помощь мы сможем оказать? Здесь смысл всё-таки в кислородных койках. Поэтому у нас моностационар третьей категории для тяжёлых больных.
— В Омске скорая привезла больных к зданию правительства области. Бывает, что надо взять пациента, а брать некуда?
Леонид Лобанов: Всё-таки мы построили работу таким образом, чтобы обязательства перед нашими людьми выполнять. Допустим, вчера выписан 71 человек. Приняли 60. То есть мы стараемся соблюдать этот баланс выписки.
У нас какие преимущества — всё-таки большой объём, то есть если больница рассчитана на 50 коек, им сложно совершать эти манёвры. А здесь из 600 человек мы, конечно, можем подобрать пациентов, которых можно отпустить. Они идут на дальнейшее амбулаторное лечение.
— Насколько поменялась ситуация по сравнению с весной?
Леонид Лобанов: Сейчас по всей стране изменились подходы. В первой волне у нас просто лежали положительные люди – у них не было пневмонии. Я считаю, что это, может быть, было и правильно, потому что они не ходили по улицам, не сидели в своих семьях. Мы их изолировали. Из месяца в месяц пациенты становились тяжелее. И по последним рекомендациям, которые нам прислал минздрав края, мы принимаем преимущественно тяжёлых, реанимационных пациентов, у которых поражение лёгочных тканей — КТ-3, КТ-4. Сейчас из 600 таких фактически 80 процентов.
— И люди стали больше умирать?
Оксана Швецова: Что такое «стали больше умирать»? В апреле госпиталь был типа изолятора, всех клали. Сейчас мы стали единственными, кто лечит тяжёлых. Всё не могло остаться на том же уровне. Сравнивать летальность тогда и сейчас нельзя, это разные реальности. В апреле мы и не принимали такое количество пациентов — у нас было 100-200 человек.
Когда москвичи приехали нам помогать в конце июня, они сказали, что у нас ковид-санаторий, мы ещё пороха не нюхали. А мы им: «Да как вы можете такое говорить, у нас же такие тяжёлые пациенты!» Теперь, пройдя это, мы понимаем, что те пациенты, которые на тот момент лежали в реанимации, сейчас лежат дома. А пациентов, которые лежат в реанимации, мы тогда даже не видели.
Нам повезло – у нас была хорошая школа, две бригады приезжали. Мы разбирали больных — каждого пациента индивидуально. Они корректировали лечение, помогали. В таком тандеме проработали бок о бок, и вспоминаем их с таким теплом. Сейчас ситуация стала намного сложнее.
Леонид Лобанов: Я ещё хочу добавить, что для нас очень важную роль сыграло то, что мы фактически больница скорой помощи. Все привыкли действовать в очень сложных условиях. Раньше, до ковида, больница дежурила пять дней, и остались, действительно, люди, которые способны работать, допустим, в течение дня ежедневно и плюс 7-8 дежурств в месяц.
Оксана Швецова: То есть у нас ничего, в принципе, и не поменялось. Мы как работали постоянно интенсивно, с какой-то большой нагрузкой, так и работаем. У нас режим работы такой – я 25 лет проработала в реанимации. Мы всегда работали в таком режиме, всегда друг друга подменяли. Один остаётся, другой бежит обедать. Меня дома до сих пор муж ругает – я ем в течение 5 минут. Пока он себе поставит соль, перец, чесночок, я — лишь бы суп был в тарелке, не важно, есть хлеб или нет — подбежала, поела, убежала.
Конечно, тяжело, мы же тоже люди. Конечно, закрываются глаза и ноги заплетаются. Но, понимаете, в подсознании – нужно сделать то и это, идёшь и делаешь. Нужно делать. Нет такого, что всё, я не хочу, я пойду домой.
Я вчера сделала вторую прививку от коронавируса, вроде ничего — ты же на работе не сидишь, ты же бегаешь — вроде нормально всё. А пришла домой, села, оказалось — мне так плохо, меня морозит.
Никто статистику не подгоняет
— Какой диагноз ставится в случае смерти коронавирусного больного с так называемым сопутствующим заболеванием?
Леонид Лобанов: Никто статистику не подгоняет. Диагноз пишется действительный. Бывает так, что у пациента, например, онкология и ковид. Здесь мы можем, смотря по его состоянию, в основной диагноз писать то, что больше повлияло на исход. Допустим, у него онкология с метастазами, положительный мазок и нет пневмонии. Мы ставим первым диагнозом онкологию, а ковид – вторым.
— Коронавирус усугубляет течение основной болезни?
Леонид Лобанов: Конечно. Поэтому он будет указан как сопутствующие заболевание.
Или умер пациент с инфарктом миокарда. У него пневмония, ковид. Но он умер от инфаркта, мы же не будем ему ставить ковид основным.
Задачи завысить или занизить статистику нет. Все пациенты вскрываются. Диагноз должен совпасть с тем, который определили на вскрытии — там тоже целая группа специалистов, и они или оставляют, или меняют первый и второй диагнозы местами.
Дальше ещё один механизм – большая комиссия в минздраве. После того, как вскрытие закончено, оформлена документация, через некоторое время собирается комиссия с участием наших специалистов, представителей минздрава, патологоанатомической службы, где каждый случай проговаривается и обсуждается, какой ставить окончательный диагноз. А также — какие были моменты в лечении, сколько человек не обращался за медицинской помощью, сколько он был на амбулаторном этапе, правильно ли лечили на всех этапах.
— В статистике летальности каких больше – коронавирусных или сопутствующих?
Леонид Лобанов: Преимущественно коронавирусных.
Самый добрый кусочек этого интервью. Потому что невозможно всё время говорить про смерть
Леонид Лобанов: У нас же стационар всё-таки многопрофильный, работают все специалисты, какие только возможны в городе. Это не просто ковид, это масса всего другого: выполняются экстренные операции. Их немного, но тем не менее — аппендициты, холециститы, внематочные беременности. У нас рождаются ребятишки. Мы заказали 95 свидетельств о рождении, из них выписали около 45 детей.
Оксана Швецова: Это неожиданный такой позитив в работе — у нас рождаются детки. За них радуешься, за мамок радуешься.
Меня тут мамочка одна ещё с операционного стола попросила её мужу позвонить. В трубке сначала такое молчание, потом крик — я как будто сама родила, так радовалась. Мы же никогда не были с этим связаны.
Они их потом одевают в носки, шапки. Они рядом такие важные лежат. Это у нас все очень любят. Идёшь по реанимации, а там детки пищат, такая радость.
Проблем с кислородом нет
- Как сказалась на работе реанимации кража трубы, по которой в больницу заходил кислород?
Леонид Лобанов: У нас несмотря на ковид, несмотря на эту отдельную огромную работу, идёт ремонт. Закончили ремонт хирургического корпуса, заключены контракты и ремонтируется наше самое старое здание ещё 1900-х годов постройки, там будет новый травмпункт с отдельным входом с Ленина вместо неприспособленного здания на Амурской. У бригады строителей была задача подготовить корпус к ремонту – демонтировать старое оборудование. Они всё лишнее выкидывали – гнилые балки и прочее. Увидели медную трубочку — тоже спилили зачем-то.
— Что в этот момент произошло в больнице?
Леонид Лобанов: Была, конечно, тревожная ситуация. Но самое главное, что ребята-реаниматологи не растерялись, у них всегда в запасе есть кислородные баллоны на случай, если вдруг снизится давление кислорода в системе. Они быстренько переподключились.
Оксана Швецова: Мы больница скорой помощи. У нас всегда были отключения электроэнергии, но сейчас, чтобы мы всегда работали в автономном режиме, стоят большие аккумуляторы – он в любом случае будет работать. И у нас дизельная станция, мы не будем без света. Вот с кислородом такие проблемы, но у нас есть кислородные баллоны, на которые переключается моментально.
Леонид Лобанов: Вообще проблем с кислородом нет. 24 тонны в неделю жидкого кислорода мы покупаем и привозим. У нас на территории больницы есть также кислородный концентратор, большой синий контейнер, он вырабатывает в пересчёте на жидкий кислород ещё тонну в сутки. Третий источник – это 130 больших кислородных баллонов, если что-то случится, мы их подключим к аппаратам ИВЛ. Четвёртый – это мобильные кислородные концентраторы, маленькие, их у нас 169 штук. Он просто включается в розетку.
И плюс нам минздрав помог приобрести 12 концентраторов для реанимации. Одни концентратор позволяет работать одному аппарату ИВЛ в автономном режиме. Это громадные баллоны. То, что произошло с обрезкой этой трубы, никак не повлияло на работу, у нас есть пять запасных вариантов.
— Хватает ли ИВЛ?
Леонид Лобанов: ИВЛ очень много. Сейчас на ИВЛ находится 30 человек из 70, которые лежат в реанимации. А аппаратов у нас 57. Сегодня дополнительно мы получили ещё шесть штук. Завтра поставим в реанимации.
Оксана Швецова: То есть фактически аппараты у нас есть на каждую реанимационную койку. Но они не нужны всем – только крайне тяжёлым. Все остальные пациенты тоже тяжёлые, но они получают кислород другими способами:
Леонид Лобанов: В реанимации они никогда не будут все на ИВЛ, они просто тяжёлые по возрасту, сопутствующим заболеваниям, по пневмонии. Необходимости проводить им ИВЛ нет, они просто лежат на кислородных масках.
Про любовь
— Как произошёл скандал про воду, действительно ли пациентам не хватает воды?
Оксана Швецова: Мы до сих пор не можем понять. Конечно, ситуация изменилась. В мирное время пациентам воду кипятили и ставили в больших баках. Потом мы приобрели кулеры, и компания «МедФуд» меняла баллоны. Теперь воду мы кипятить не можем, так как все будут подходить и пить из одного бачка, это запрещено. Но сейчас мы на каждого пациента ежедневно получаем бутылку питьевой воды по 1,25 литра и бутылку минеральной воды по 1,25 литра, щелочное питьё полезно при их заболевании. То есть в течение дня они получают 2,5 литра воды, плюс к этому — чай, кофе, молоко, кефир, сок – ещё 1,2 литра. Итого водная нагрузка составляет 3,7 литра.
И мы ещё принимали по одному литру на приёме передач, сейчас увеличили до 3. Что делают люди? Они приносят пятилитровые бутылки… Вся палата в воде. Во-первых, пять литров нельзя выпить сразу, она будет стоять неделю. Зачем?
Пациенты это понимают. Но родственникам хочется сделать что-то хорошее. Они не могут никак по-другому выразить свою любовь. Они привозят 5 литров воды, жарят любимые котлеты, везут это всё — это тоже про любовь.
У пациента, который болеет ковидом, как правило, очень плохой аппетит, у него интоксикация, ему показана специальная диета. Холодильников нет, палаты тёплые, солнечные, — всё испортится. Мы же не отберём у него эти котлеты через два дня…
Мы берём воду, печенье — сухое, без шоколада и начинки, и карамель. Ну и средства гигиены.
— Как происходит выписка, и почему иногда заканчивается ближе к ночи?
Оксана Швецова: В день работают не 600 докторов и медсестёр одновременно, а смена. А выписываем 70, иногда 90 человек – им надо закрыть историю болезни, выписать больничный, сделать выписку. При этом остальная работа не останавливается – нужно принять свежих пациентов, назначить им лечение, посмотреть, написать дневники, назначить анализы. Медсёстры начинают оказывать первую помощь, забирают анализы, санитарки быстро обрабатывают палаты, моют полы.
Вчера мы выписали 71 человека. Когда были жалобы, мужчина говорил в комментарии ЗабТВ, что очень долго выписывали жену, в этот день выписывали 97 человек.
Важно ещё понимать, как происходит поступление — пациента привозит скорая помощь из дома, с вахты, ещё откуда-то. Это инфекционный стационар, у нас нельзя свою посуду даже — вся посуда одноразовая, подвергается обработке и утилизируется. Все свои вещи, верхнюю одежду пациент сдаёт на склад. Они сразу проходят камерную обработку. У него остаётся сумка. Доказать пациентам, что им не нужны все эти вещи, невозможно. Бабушки, когда едут в больницу, везут с собой все сбережения, все документы, документы на квартиру. Ученики – рюкзак учебников, ноутбуки. Женщины — вязание, вышивание, духи, косметичку.
Всё это ворохом лежит в палате. Мы и скорой помощи писали письмо, чтобы брали с собой минимум — всё равно много. Можете представить себе 500 паспортов, часов, ноутбуков? Может представить себе три складских помещения, и все в вещах? Есть же ещё и ценные вещи, они хранятся в сейфе в запертой комнате.
На складе работает четыре кладовщика, они работают два через два по 12 часов – с 8 вечера до 8 вечера. Бывало, что они и в 20 минут первого уезжали домой, и не выходили из зоны по несколько часов, потому что когда много работы, нужно все вещи поднять.
Дальше пациент готов к выписке. Делается заявка на склад, что сегодня с шестого инфекционного отделения выписывается такой-то. Раньше у нас на выписке были задействованы медсёстры и санитарки, но теперь, чтобы не отвлекать их от работы с пациентами, организовали отдельную медсестру по выписке.
Она со всех отделений собирает выписки на 70 человек, и с утра до 4 часов они с кладовщиком начинают собирать вещи. Она их поднимает в комнату выписки, раскладывает по отделениям. Доктора отдают документы на выписку. У нас есть выписной график, два отделения в час.
Санитарочки готовят пациентов: полностью раздевают их до нижнего белья, одевают в наши пижамы и нашу обувь. Им выдаются резиновые мешки, в них складывается их одежда, которая у них есть в палате, вещи. Они в этих пижамах спускаются, их принимает медицинская сестра по выписке. Они заходят в комнату обработки вещей. Эта комната – условно чистая зона, там очень много рециркуляторов, она постоянно обрабатывается, там никого нет. Каждый сам раскладывает свои вещи по отдельности, выходит.
В комнате включается ультрафиолетовая пушка, она работаем вспышками, достаточно 14 секунд для обработки одежды. Пациенты заходят, забирают свои вещи и идут в раздевалки. Там снимают пижаму, складывают в специальные баки. Обрабатывают свой телефон, ноутбуки, вещи, руки специально выданным антисептиком и салфетками. Мы им выдаём документы, их тоже обрабатывает медсестра по выписке, они расписываются, что всё на месте, претензий к нам не имеют в части сохранности вещей, и выходят. Но пациенты в большинстве бабушки, дедушки — «Доча, обуться помоги мне». Сестра не может пригласить другую партию, пока эта не ушла.
Мы не сразу поняли, как это организовать. Сначала люди выписывались одновременно, но потом их стало больше, они стали старше.
— Во сколько выписывается последний человек?
Оксана Швецова: В зависимости от количества. В день, когда выписывали 97 человек, последний был в начале 12-го.
— Что делать людям из районов?
Оксана Швецова: Ну мы люди, человеки. Допустим, у нас готовы выписки в 14.00. А у пациентов из районов выписка в 16.00. Мы не будем высиживать, мы быстренько выпишем человека, которому надо ехать домой в Краснокаменск. Бывают накладки, конечно, но это колоссальная нагрузка на персонал.
— Чувствуете вы поддержку?
Оксана Швецова: Конечно. И от пациентов есть отдача. Человек же, когда болеет, это не только физически сказывается на нём, но и психологически — все мы по себе знаем, что мы вредные в этот момент, нам всё не так. Но потом, когда они начинают выздоравливать, они становятся такими благодарными, такими хорошими.
И вообще много кто помогает. Персонал обеспечен полностью администрацией больницы — у меня есть подружка, тоже медик, она работает в красной зоне в Сочи. Она сама купила себе на работу резиновые сапоги, две пижамы, пульверизатор, одежду на балконе сушит после обработки. У нас же всё есть. Но вот мы сейчас покупаем вместо тапочек — кроксы, удобную обувь с закрытым носком, фиксирующую пятку.
Привозят в основном то, что поверх обязательного. Штаб ОНФ во главе с Игорем Геннадьевичем Кунгуровым подарил нам покрывала тёплые, постельное бельё, на все праздники — торты. Мы если долго не созваниваемся, они звонят сами, спрашивают, почему мы не звоним и что ещё нужно.
Сбербанк отдал нам мебель. «Кука курортная», это Игорь Борисович Скрипниченко, обеспечивают водой. Забайкальская региональная общественная организация «Профессиональные медицинские специалисты» под руководством Валентины Александровны Вишняковой очень помогают в плане подготовки персонала, закупают литературу, журналы, манекены для обучения. Нам нужно было быстро переобучиться, регионы к тому времени ещё не могли это обеспечить, а Москва регионы уже не брала или брала только платно. Эта организация оплатила нам обучение, чтобы мы могли работать в моностационаре.
ИП Григорьева Светлана Николаевна — тоже наш помощник в любое время.
«Нерюнгри-Металлик» — их вахтовики у нас лечились — выделило нам деньги на навигацию, которую мы сделали в новом корпусе, — куда идти, где что находится.
— Что ещё надо?
Оксана Швецова: Что нам ещё надо… Ну вот я хочу сейчас, этого не хватает, сделать памятки для пациентов, чтобы каждому вручать при поступлении — что нужно для облегчения болезни: лежать на животе, принимать лекарства, соблюдать диету. Если кто-то готов в этом помочь — мы это сделаем.
«Борщ же сварен»
— О чём я вас не спросила, а вы хотите сказать? Что ещё важно?
Оксана Швецова: Да мне всё важно в работе. Я люблю свою больницу. Пришла сюда маленькой девочкой, которая закончила в июне десять классов. Мне кто-то сказал, что если ты учишься на вечернем отделении, то надо работать. Мне было 17 лет. С КСК маршруток не было, был 18-й автобус, который ходил до вокзала, а от вокзала ходили троллейбусы. И мы с подружкой приехали на вокзал и решили — сейчас какой первый троллейбус подойдёт, в него сядем, куда приедем — туда пойдём устраиваться на работу. Подошла тройка, повернула сюда. Мы вышли, пришли в больницу, и я стала работать тут.
Это было 3 августа 1992 года. И по сей день. Я была санитаркой, была простой медицинской сестрой, старшей медицинской сестрой, потом стала главной медсестрой.
Всё время работала и училась – получила базовое образование, повышенный уровень, высшее сестринское образование. Утром шла на работу, вечером на учёбу. Я, правда, засыпала иногда на занятиях (смеётся). Я же работала в реанимации, там тяжёлые пациенты. И у меня же ещё семья, дом, муж, дети, ужин. Но мне хватало минут 30, чтобы выспаться. И мне всегда было легко учиться, потому что я в этом работала.
— Вам муж не говорил увольняться, сидеть дома, воспитывать детей, борщ не сварен?
Оксана Швецова: Никогда в жизни. Борщ же сварен. Конечно, с вечера, конечно, на несколько дней, но сварен. Что он мне скажет — не ходи на работу? Как я не пойду — это моя работа. Я всегда так работала. Я не знаю больше ничего.
История, над которой все смеялись весной, глазами главной медсестры моностационара
Оксана Швецова: Вот был День медицинской сестры – 13 мая. Пришли студенты-волонтёры из медакадемии и медколледжа. Они навырезали сердечек из бумажек, написали свои пожелания, прикрепили их к шарикам и отдали медицинским работникам. При этом выстроились в форме сердца и сказали: «Мы вас любим! Спасибо!». Что это нам дало? Материального — ничего. Но это было очень приятно!
Те, кто не работал, был на межсменном отдыхе, вышли на улицу, остальные, выглянули в окошки, махали. Настроение поднялось. А про нас опять написали, что мы никого не пускаем, а сами танцы устраиваем. Да там было человек 15 с руководителями, все в респираторах. Они просто хотели сказать, что они нас любят и хотят быть похожими на нас.
Екатерина Шайтанова, ИА «Чита.ру».
Фото: Ксения Зимина.